– Ты шутишь, – прошептала я, все еще не веря, что он принес сюда все это после того, как я отменила наше свидание.
Он протянул мне вино, и мы чокнулись бумажными стаканами.
– Да нет, не шучу. Ты думала, я забыл, какое важное событие произошло в твоей жизни? За мою девочку, самую лучшую в мире.
– Спасибо, – сказала я, медленно делая глоток, – спасибо тебе.
– Ох, Боже ты мой, да неужели это наше модное светило собственной персоной? – насмешливо вскричала Джил, когда я открыла входную дверь. – Ну-ка постой спокойно и дай своей глупой старшей сестре преклонить колена.
– Светило? – фыркнула я. – Это вряд ли. Скорее неудачница от моды. Поздравляю с возвращением в цивилизованный мир.
Я крепко ее обняла и долго не хотела отпускать. Мне было тяжело расставаться с ней, когда она уехала учиться в Стэнфорд, а я, девятилетняя, осталась с родителями, и еще тяжелее, когда она отправилась за своим парнем (сейчас уже мужем) в Хьюстон. Хьюстон? Сырое, кишащее москитами место, и, словно этого было еще недостаточно, моя сестра, утонченная красавица, влюбленная в неоклассическое искусство и проникновенно читавшая Байрона, умудрилась подцепить там южный акцент. И не нежную, почти неуловимую южную певучесть, нет – это была вульгарная манера растягивать гласные, от которой меня передергивало. Я не могла простить Кайлу, что он затащил ее в это ужасное место, и то, что он был вполне порядочным зятем, теряло всякое значение, стоило ему открыть рот.
– Привет, Энди, сестренка, ты все хорошеешь (ты все ха-ра-а-шеешь). Они там, в «Подиуме», небось балуют тебя, а?
Мне захотелось засунуть зятю в рот теннисный мячик, чтоб оттуда уже больше не вылетело ни слова, но он улыбнулся, и я подошла и обняла его. Он, конечно, говорил как деревенщина, да и ухмылялся слишком широко и часто, но он старался вести себя прилично, а сестру просто обожал. Я приложила все усилия, чтобы не кривиться, когда он открывал рот.
– Ну, я бы не сказала, что это такая уж синекура, если ты понимаешь, о чем я. Это не молочные реки, кисельные берега. Но и ничего страшного. Кайл, ты сам здорово выглядишь. Надеюсь, ты не даешь сестре скучать в вашем Богом забытом Хьюстоне?
– Энди, голубушка, приезжай и посмотри. Захвати и Алекса – приезжайте вместе. Там не так уж плохо, сама увидишь. – Он улыбнулся сначала мне, потом Джил. Она улыбнулась в ответ и потрепала его по щеке. Просто смотреть противно, до чего они влюблены друг в друга.
– Нет, правда, Энди, это место с богатой культурой, ты бы там нашла чем заняться. Нам бы очень хотелось, чтобы ты приезжала к нам почаще. Это неправильно, что мы видимся только в этом доме, – сказала она и потащила меня в гостиную. – Если ты можешь вынести Эйвон, то, уж конечно, вынесешь и Хьюстон.
– Смотри-ка, эта Энди Джей, наша большая занятая девочка вырвалась-таки из Нью-Йорка. Выйди поздороваться! – закричала мама, появляясь из кухни. – А я думала, ты позвонишь со станции.
– Миссис Майерс встречала Эрику, вот и подбросила меня. А когда будем есть? Я просто умираю с голоду.
– Сейчас и будем. А ты не хочешь помыться с дороги? Мы подождем, а то ты с поезда немножко взъерошенная. Ты же знаешь, будет лучше, если…
– Ну, мамочка! – бросила я на нее умоляющий взгляд.
– Энди! Сногсшибательно выглядишь. Ну-ка дай твоему старику тебя обнять. – Мой папа, высокий и в свои пятьдесят с небольшим все еще очень красивый, улыбался мне из коридора. Я заметила, что за спиной он прятал коробку с набором для игры в скраббл. Подождав, пока все перестанут смотреть на него, он показал коробку мне и крикнул: – Достанется тебе от меня. Считай, что я предупредил.
Я улыбнулась и кивнула. Вопреки здравому смыслу я почувствовала такую радость от того, что следующие сорок восемь часов мне предстоит провести с семьей, какой не чувствовала ни разу за последние четыре года. День благодарения был моим любимым праздником, и в этом году я ждала его с особым нетерпением.
Мы собрались в столовой и увлеченно занялись грандиозным обедом, заказанным мамой и вполне соответствующим еврейским представлениям о пиршестве в канун Дня благодарения. Бейгели с копченой лососиной и брынза, сиг и картофельная запеканка – все профессионально разложено на сервировочных подносах, все дожидается бумажных тарелочек, пластмассовых вилок и ножей. Мама смотрела, как насыщается ее семейство, и ее лицо светилось такой гордостью, словно она сама всю неделю готовила, чтобы накормить своих крошек.
Я рассказывала о своей работе, изо всех сил стараясь описать ее суть, хотя сама еще до конца не разобралась в ней. Я подумала, не слишком ли отдает идиотизмом рассказ о юбочной мобилизации и о том, сколько часов я провела, пакуя подарки, и об электронном пропуске, который сообщает обо всем, что ты делаешь. Было нелегко убедить всех в целесообразности, необходимости и даже важности того, что я делаю. Я говорила и говорила, но мне не удавалось раскрыть перед ними этот мир, который был совсем близко, в часе езды на машине – и словно бы в другом измерении. Они кивали, улыбались, задавали вопросы, притворялись заинтересованными, но я знала, что все это чуждо им – чуждо и непонятно, как иностранная речь, – и это неудивительно, ведь они, как и я всего пару недель назад, никогда не слышали о Миранде Пристли. Меня их непонимание не слишком расстроило: пусть в моей работе порой было чересчур много театральных эффектов и благоговения перед начальством, она все же восхитительна. Просто высший класс. Против этого ведь никто не будет возражать?
– Ну как, Энди, думаешь, хватит тебя на год? Может, ты даже хочешь побыть там подольше, а? – Отец положил себе рыбку.